— Выходим уж, — вздохнул Лобановский, — Едрёна мать…

Лобановский сидел на скамейке и рас… нет, не раскачивался. Пока. Это язва — болел желудок, вот и качался, отвлекаясь от боли и сосредотачиваясь на футболе. Сейчас-то нет. Все язвы от нервов?! Ну, это пока австралийцы хеликобактеру эту не распознали, так думали. Переезды, питание чем попало и когда придётся из хреново помытой в столовых посуды. Теперь вылечат. Не будет качаться.

Лобановский сидел на скамейке и расстраивался. Ветер смешал все карты — дул он порывами, и прямо навстречу летящему мячу, что пытались забросить защитники «Кайрата». Что-то менять теперь до перерыва поздно. Он, конечно, попытался организовать атаки через правый фланг — там посильнее состав, но нет. Не выходит. «Шахтёр», напуганный, ушёл в глухую оборону. Центр поля не отдал, а вот от ворот нападающих оттеснил — теперь все почти горняки на своей половине, и дерутся как черти, на каждый мяч вдвоём, а то и втроём кидаясь.

А ещё — дикий свист и ор на стадионе, прямо как в Мексике или Бразилии какой. Тяжело играть «Кайрату» — от него требуют наказать горняков. Ждут голов, требуют их, а «Шахтёру» посреди источающей ненависть и презрение тридцатитысячной торсиды играть уж и вовсе в лом. Закидали бы пивными банками, были б они в СССР.

Голевой момент тренер, на секунду отвлёкшийся взглянуть на табло с часами, прозевал. Кто-то послал мяч поперёк поля, метрах в пятнадцати от ворот, и Квочкин, высоко выпрыгнув, боднул его головой. По воротам не попал, да и по мячу почти — пощекотал макушку круглый и направление сменил. И вот тут подскочил Севидов и точно — почти точно — послал его в ближнюю девятку. Не забил, перекладина. Мяч отскочил к горнякам, а те, все вместе, чуть не впятером, решили выбить его подальше. Один попал, второй, двое соседей махнули мимо — а мячик взмыл, описал параболу и опять оказался у головы Севидова. Забывший было в пылу сражения о раздутой щеке Юрий второй раз испытывать чудовищную боль не захотел — принял мяч на грудь и вместе с ним ввалился в ворота, благо голкипер Дегтерёв, закрытый защитниками, из поля зрения его потерял.

Судья свистнул и побежал к боковому. Лобановскому тоже показалось, что Севидов локтём мяч подправил — но далеко, да и народу в площади ворот больше, чем шпрот прибалтийских в банке. Совещались долго. К арбитрам потрусил капитан горняков Анатолий Пилипчук. Сделал он это зря: неизвестно, засчитали бы мяч, или нет, но когда товарищ с повязкой замахал рукой на ворота, стадион взорвался чудовищными матюгами. Судья самоубийцей не был. Он ещё раз свистнул и указал на центр поля. За всё на свете нужно платить, а уж за глупость — особенно, и всегда. Не увернёшься.

Минут пять «Шахтёр», разыграв мяч с центра, перекатывал его вблизи своих ворот. Такое ощущение, что одни мазохисты собрались. Стадион вновь начал реветь — ещё минута, и даже дисциплинированные советские болельщики повалили бы на поле. Поняв, что заигрались, горняки поползли в атаку — а «Кайрат» расслабился, ещё не осознал, что игра не сделана. Лобановский рванулся к полю и стал кричать, чтобы смотрели за левым флангом. Докричался, или сами увидели — но полузащитники кинулись к пробирающемуся почти по черте Виктору Орлову.

Опоздали чуть, помешать сместиться в середину не успели, но и Орлов поспешил, заметив рывок. Ударил издали, и Масик легко взял мяч.

Валерий Васильевич плюхнулся на скамью. Уж такого он от гиганта не ожидал! Даже перед матчем напомнил, уже столкнувшись с тем, что кайратовский вратарь довольно свободно трактует правило четырёх шагов. По сегодняшней игре пять ему бы простили, но Бубенец увидел, что правый фланг у «Шахтёра» голый и понёсся с мячом в руках через всю штрафную к черте. Выбил. Красиво, и ветер как раз утих. И Абгольц классно обработал. И тут — свисток: не четыре, а целых семь шагов. Свободный.

Стадион ворохнулся, но быстро успокоился. Свисток был по делу — видели все тридцать тысяч человек. Бил Пилипчук. Лобановский, ещё в позапрошлом году игравший за «Шахтёр» понял, что те задумали. Пас Станиславу Евсеенко, а тот — обманку, и набегающему Орлову. 1:1. Такой не взять. Масик среагировал, но на замах Евсеенко, а потом уже поздно.

Минуту попинали круглого в центре — и свисток. Закончился первый тайм.

Интермеццо четырнадцатое

— Это вы предсказываете точную дату смерти?

— Да.

— Какая стоимость предсказания?

— 700000 рублей.

— Почему так дорого?!

— А вы думаете, мне дешево обходятся услуги киллера?

— Что скажешь, дядя Кеша? — пожилой мужик в чёрном плаще и большой серой шляпе протянул главному болельщику страны складной стакашок с «тремя семёрками».

Дядя Кеша не сильно, как уже говорилось, походил на актёра Фёдора Курихина из кинофильма «Вратарь». Зубы у него не болели, попросту за неимением во рту ни одного натурального, и усиков «а-ля Адольф» не было. Усы он себе отрастил знатные — до будёновских хоть немного и не дотягивали, но подкрутить вполне мог. Время от временем и проделывал это пальцем, уже не шибко хорошо разгибающимся и потому больше похожим на огромный рыболовный крючок, только коричневый и без жала. Крякнув и приняв на грудь соточку бормотухи, по ошибке названной гордым именем «портвейн», старик занюхал своей кривулькой, одновременно правую половину уса подкручивая. Два, так сказать, в одном флаконе.

— Гусь ещё взлетит.

— Чего? Какой, нахрен, гусь? Тебя народ про игру спрашивает, — почти вырвал у него складывающийся зелёный стакашок виночерпий. Гордый титул. «Дряночерпий» было б правильнее, кабы не сказать сильнее.

— Темнота! Гусь, Балерина, Гитлер — это всё прозвища тренера молодого кайратовского. Ну, Гитлер — это дурость, конечно, щенята какие-то из «Днепра» выдумали, кому тренироваться невмоготу. И всё ж.

— Не много ли одному? — «три топора» забулькали, и даже налетевший ветер не смог развеять крепкого винного аромата. Может, и портвейн. Может, это у них там, за бугром, не портвейн.

— В самую плепорцию будет для этого деятеля.

— Валер, будешь? — обладатель и портвейна, и шляпы протянул зелёный усечённый конус мужчине в коричневой вельветовой куртке и коричневой же большущей фуражке а-ля горец.

Валер шмыгнул заложенным носом, пытаясь сначала усладить рецепторы внутри багровой сливы, что нос ему заменяла, но простывший и опухший обонятельный орган с задачей не справился. Тогда Валер просто опрокинул в себя стакашок «семёрок» и пробурчал:

— Куды он полетит-то? «Шахтёр» сильней. Додавит к концу игры казахов этих. Врут всё про них — какими клушами были в том году, такими и останутся. Ну, взяли Севидова из тюрьмы, Степанова тоже из тюрьмы — и чего? Стрелец вон после отсидки как играет, а эти где! Хрен вашему Гусю, а не полёт. Во! Самолёт в штопоре тоже летит. И у него такой полёт будет.

Есть у всех портвейнов недостаток, и «Портвейн 777» его не избежал. Если его разливать на четверых, то он быстро заканчивается. Говорят, думают учёные над тем, как этот недостаток исправить. Придумают, чего уж — будут разливать в пластиковые полторашки. Сейчас — нет, потому, как и предполагали обладатель усов, хозяин стакашка, владелец кепки и четвёртый, чрезвычайный и сверхштатный член триумвирата — рыжий мужик с большой родинкой на щеке, по этой причине прозываемый и в глаза и за глаза «Мадагаскаром», — второй круг зелёного усечённого конуса оказался последним.

— Ты, товарищ Синицын, конечно, парторг, но супротив меня ты, что плотник против столяра — это я тебе как герой фильма «Вратарь» говорю, а не как русский писатель Антон Чехов. Жаль, не дожил он до такой штуки, как футбол. Ох, какие рассказы бы написал! Пальчики оближешь, — и дядя Кеша облизнул свой крючок, залитый подтёкшей из конуса жидкостью, коей португальский портвейн всю жизнь завидовал. Нет у него такой аудитории.

— Дело говори! Чего чеховых приплетать с плотниками?

— А будет, думаю, сегодня ничья. А «Кайрат» у Гуся в этом году в шестёрку может влезть, а в следующем — и за медали повоевать.